О моем отце

Вовсе не думала когда-нибудь писать здесь о своем отце… Как никто, наверное, о таком не думает — пока отцы наши живы… Но вот он ушел… Давно уже… Но чем старше я становлюсь — тем понятнее мне всё, что с ним происходило.

Мне 25-й год от роду…

Мне 25-й год от роду, но я стар и угрюм лишь потому, что эти дальние сахалинские края, эти шумные воды океана, эти горы и леса отняли у меня юность и свободу. Эта авиационная жизнь, красивая своею внешностью, так угрюма и темна по внутреннему строению, и,  задыхаясь японским чадом, спешу домой и мечтаю о жизни, которая так далеко далеко!..   

Эти слова написаны на обратной стороне этой фотографии моим отцом, тогда, в январе 1947-го года — двадцатичетырехлетним юношей, который находился на службе в японском городе Тайохара на Сахалине:

Похоже на слог умудренного жизнью старца… Впрочем, до настоящей старости он так и не дожил.

В последний раз я видела его 9 мая 1989 года

Я жила тогда в Минске, ветры перестройки только начали дуть… Я и предположить не могла, что буря, поднявшаяся после первого съезда перестроечных народных депутатов, окажется похлеще Великой Отечественной войны, которую пережил мой отец: на войне он был командиром артиллерийского орудия, вернулся домой с осколками в теле, которые так и остались там на всю жизнь: но даже с ними он оставался жив…

Так и запомнила я тот солнечный майский день. Не знаю, почему — сама будучи человеком непьющим — я купила вдруг бутылку водки, букет гвоздик — мой отец всегда любил цветы… — и поехала к нему… Мама была вместе с “трудовым коллективом” на демонстрации, отец, в белой рубашке, молчаливый и торжественный, встретил меня радостно. Вообще-то он был человек немногословный… Все больше молчал и смотрел внимательно… Разговорчивым становился лишь когда выпивал рюмку-другую. Ну а в тот день было грех не выпить: День Победы!..

Мы сидели с ним на кухне

Пили водку (я лишь пригубила — вообще-то не люблю я этот напиток…), ели черный хлеб, какие-то домашние мамины разносолы… Отец впервые начинал мне рассказывать … о себе… До сих пор жалею, что слушала тогда не очень внимательно, да и не записывала — как я делаю теперь.

Хочется привести несколько скупых сведений о нем, написанных им самим по какому-то случаю…

И вот сидим мы сидим с ним за столом — и вдруг, помню, отец спохватился, встал, быстрыми шагами поспешил на балкон — и уже через минуту он стоял передо мною с охапкой живых цветов: все, что лилейно-бережно выращивала там матушка, было безжалостно срезано кухонным ножом — и вручено мне…

Отец и раньше дарил мне цветы

И полевые — когда мы бродили с ним по лесам вокруг нашего военного городка под Минском, и рыночные — торжественные садовые гладиолусы…  Но этот букет — с маминого балкона — я запомню навсегда. Он оказался прощальным.

Не прошло и месяца с момента нашей с ним последней встречи: 4 июня 1989 года в возрасте 67-ми лет отца не стало. Просто не проснулся после трансляции первого съезда. Просто не пережил крушения смысла всей своей жизни: крушения ВЕРЫ в то, что жизнь была им прожита не напрасно…

Он не жег прилюдно свой партбилет — а в ряды партийце вступил еще на фронте. Не выступал шумно с опровержениями… Он просто читал — взапой: все, что открылось в те годы взору человека, ищущего правду: ведь всю свою жизнь он свято верил, что служил Родине во благо всех…

В те дни он нашел ее, эту самую правду. Узнал. И — не пережил.

И тогда только — а может, повзрослев, —

Мне захотелось побольше узнать о своей семье

Я поехала разыскивать тетушку в Днепропетровск (мои родные уже тогда были рассеяны по всей огромной стране… А теперь — и вовсе оказались за границей). От нее я узнала, что после революции часть моих родственников уехало во Францию, но бабушка уезжать из России отказалась и схоронилась в Орловской губернии, выйдя замуж за местного кузнеца. (Он, мой дед, пропал потом в 1938-м).

Отцу тогда было 16 лет — и он ушел пешком из деревни, — как сказал бы Максим Горький, — в люди, перейдя на свой хлеб, видя, что одна мать не в силах тянуть большую семью: детей было что-то около восьми ртов… Так и начал батя зарабатывать сам и отсылать деньги в деревню матери. А тут война…

Сначала он был артиллеристом

Потом, в 1944-м, прямо с фронта, уже с двумя орденами на груди, командование направило отца учиться в Первую Вольскую школу авиационных механиков. Дальше — 1945 год — служба в Новосибирске, 1947-й — Южный Сахалин… (Если нажать на фото — можно рассмотреть получше).

Где-то в этот период

По рассказам отца, служба свела его с легендарным Иваном Кожедубом, и отец был его личным механиком. Дальше были Венгрия, город Дебрецен… Белоруссия, Курильские острова — и еще многое-многое…

В промежутках между всеми этими перипетиями появилась наша семья:

мама, мой брат и я. И вот, пережив все это и много чего еще, — мой отец не пережил одного: крушения веры в то, во что он верил. И, видит Бог, порой я думаю: а что было бы с ним сейчас, если бы он не умер тогда, на заре нашей “демократии”…

Осталась память. Осталось часть его военных наград (остальные утеряны…). Его военные рассказы о том, как пели с голодухи строем “кони сытые бьют копытами”… О том, как шли живыми щитами в атаки… О том, как умер Сталин — и что в этой ситуации приходилось делать отцу — на тот момент начальнику военного клуба в Венгрии… — все эти его невыдуманные рассказы, если говорить словами одного из любимых его писателей, Вересаева, ждут еще, впрочем, моего воплощения…

И сегодня, в дни празднования Победы, много лет спустя, я хочу сказать одно:

— Отец! Я всё помню.